Вы не встретите ни одной рецензии, ни одного интервью, в которых бы говорилось, что Карандаш печален и грустит. Ну что ж, так и должно быть. Клоун всегда смеется, даже если ему больно. "Смейся, паяц!" - это уже давно стало традицией. Но в том-то и дело, что Карандаш никогда не испытывает боли, разве только ему наступят на ногу или он упадет. Он веселый клоун. А как же Никулин, он тоже всегда смеется? Нет, не всегда. Сценический образ Никулина в представлении зрителя складывался из ролей, сыгранных им в кино, и из реприз, которые он играет на арене. И если эти репризы вызывают неизменно смех зрителей, то роли, сыгранные в кино, в большинстве своем вызывают совсем Другие эмоции. Начиная с фильма "Когда деревья были большими", клоун играет драму не менее убедительно, чем драматический актер. Хотя надо учесть, что к моменту выхода фильма на экраны Никулин уже был популярен как комик. Может быть, он потому так тонко и сыграл в этом фильме, а зрители так живо восприняли его в этой роли, потому что они помнили все время, что он - клоун.

Великий Чаплин однажды сказал: "Я люблю трагедию. Я люблю трагедию потому, что в основе ее есть нечто прекрасное. Для меня прекрасное - самое ценное, что я нахожу в искусстве и в жизни. С комедией стоит повозиться, если там найдешь вот это прекрасное, но это так трудно..."

Но он не был первым. Давным-давно это было неосознанной догадкой его коллег-предшественников и эстетическим открытием художников других жанров искусства. Гюго, Мюссе, Верди, Леонковалло, Тулуз-Лотрек, Сезанн сделали шутов героями своих произведений. Гюго не раз писал о том, что художник не должен бояться показать уродливое, если хочет показать прекрасное.

Этим художникам стало ясно, что драма клоуна более очевидна, а комедия тем сильней, чем больше она опирается на драматические повороты. Сам сюжет цирка легко давал возможность соединить смех со смертью и с драмой, которая, кажется, ходит по пятам людей арены. И произведения, в которых драма клоуна или "циркача" состоялась, принимались с огромным успехом. И в самом деле, можно ли было найти лучшего героя для драмы, чем клоун, шут, который сам по себе является символом смеха?

Художники анализировали, размышляли о соединении комического и трагического. А популярный клоун постигает истину, ткнув пальцем в небо, безошибочная интуиция указывает ему путь. Ведь искусство клоуна - это, прежде всего, интуиция. Сами клоуны раньше корифеев эстетики сообразили, что их веселый смех необходимо оттенять трагическими красками. И они придумывали себе несчастные или сентиментальные биографии. Сплошные мистеры Иксы и внебрачные дети аристократов толпились на аренах (и если это не придумывали клоуны сами, то за них придумывал кто-то другой). Они не ошиблись - публика упивалась этими рассказами.

В XIX веке цирк был модным зрелищем. Его грубая откровенность как-то притягивала. Утонченным дамам из общества было все-таки неловко восхищаться пронзительным рыжим клоуном. Но когда его сопровождали слухи о бережно хранимой половине батистовой пеленки с гербом или о роковой страсти к графине, которая толкнула несчастного, но благородного юношу на арену, или - уж на совсем худой конец - больной сынишка, который мечется в жару, пока он, клоун, забавляет публику - о, это совсем другое дело! И никого уже не смущало, что на этой же арене выступали родные мама, папа и дедушка бедного "аристократа". Все эти подробности к искусству отношения не имели. Словом, смех клоунов гораздо лучше звучал в сентиментальной виньетке из подобных историй. И они это понимали. Или же в самой палитре клоуна должны были быть трагические краски. Тогда он быстро добивался успеха.

Эта традиция сохранилась и в XX веке. Со слезливыми стихами о своей несчастной судьбе на арене выступал Виталий Лазаренко, весьма благополучный клоун, клоун-агитатор. Даже он чувствовал необходимость соединять контрастные краски. И Юрий Никулин нет-нет да и выступит с песенкой о бедном старом клоуне. Да и сам его сценический образ, как я уже сказала, складывается из соединения веселых реприз и драматических судеб, сыгранных на экране. А Леонид Енгибаров - в его репризах очень часто смех соединялся с печалью. Этот клоун мог выглядеть на арене трагически. Скажем точнее, его смех - ничто без печали. И очень часто печаль появлялась уже после смеха.

Итак, если XIX век отстоял в искусстве право на трагедию шута, то зритель XX века не только не подверг это право сомнению, но, более того, личные драмы шутов и клоунов стал принимать на свой счет. Это отлично почувствовали кинематографисты всех стран. В первую очередь, Чарли Чаплин. А после него достаточно обратиться к кинолентам Бергмана, Феллини и других талантливых художников, чтобы увидеть, как точно они рассказывают о судьбах современников на примерах судеб клоунов. Естественно, этот процесс имел закономерную обратную связь. Теперь уже клоуны стали переживать трагедии и драмы обычных людей и радоваться их радостям.

Не стало придуманной судьбы клоуна и чрезвычайной внешности, которая разделяла его с обычным миром. Современный клоун изображает обыкновенного человека, члена общества. Он очень похож на каждого, сидящего в зале. Кумиры кино - Бурвиль, Тото, Фернандель, Альберто Сорди - сыграли на комедийной канве трагедию человека-клоуна.

Да, многое изменилось в искусстве второй половины XX века. Но эффект соединения контрастных красок остался в силе. А как же Карандаш, который никогда не был печальным? Никогда не пользовался трагическими красками? Чем же тогда объяснить его огромную популярность? Очевидно, его долгая популярность имеет серьезные причины и может быть объяснена. Ведь в искусстве клоунов нет ничего случайного.

...Танцовщица спрыгнула с проволоки и, сделав круг по манежу, убежала. Оркестр еще играет. Карандаш, подхватив ритм, танцует. В танце он приближается к проволоке. Вот-вот поднимется на проволоку и повторит там па танцовщицы... Но нет, танцевальный рисунок на манеже еще не закончен, и клоун делает еще один круг. И еще один. Наконец, он снова пританцевал к проволоке. Делать нечего - теперь надо переходить на нее. Он занес ногу - но оркестр смолк. Карандаш делает вид, что разочарован, и с явным облегчением отходит от проволоки.

- Ну что же ты, Карандаш? - спрашивает инспектор манежа.

- Музыки не хватило, - отвечает клоун...

Если все, что делает клоун, современно, то, значит, рассказ о таком клоуне - это рассказ о его времени.